Растянувшееся на месяц с гаком путешествие превзошло все ожидания, о чем П. Сорокин рассказал в своем очерке «Пестрое кружево», опубликованном после возвращения из экспедиции в газете «Вологодский листок». Написанный живо, ярко, без всякой зауми, с юмором и иронией, он вызвал большой интерес, помог читателям составить представление о «таежных тупиках» Зырянского края, о которых многие ничего не ведали. Со страниц «Пестрого кружева» явственно проступала и личность самого автора – прогрессивного человека, с критичным и несколько сентиментальным взором смотревшего на мир, открытого людям.

Итак, в начале лета 1911 года выпускник Петербургского университета Питирим Сорокин отправился в долгий путь. Он начался в Питере, оттуда на поезде пролег до Вологды, а затем продолжился на пароходах к Устюгу и в Яренск. В Яренске водный путь завершался, и остаток дороги до конечного пункта назначения – удорского села Важгорт (а это без малого 800 верст!) – молодому ученому предстояло преодолеть на перекладных, а кое-где даже пешком. Но это его ничуть не смущало – к тому времени П. Сорокин успел не только блестяще окончить один из лучших университетов страны, но и пройти суровую школу жизни.

«Погода была препакостная, когда «Преподобный Зосима» отчалил от вологодской пристани», – заносит он в путевые заметки первые впечатления о предпринятой экспедиции. А перед этим дает название своему дорожному дневнику: «Буду болтать и плести «пестрое кружево» о том, что бог на душу положит. Коли смешно – посмеюсь, коли грустно – погрущу, а может быть, кой-где и в «сурьезность» пущусь. Да и жизнь сама, читатель, разве не так же многолика и разногранна?»

На борту парохода ученый охотно знакомится с попутчиками. Небезынтересно, что среди них оказался и известный венгерский ученый-лингвист Д. Фокош-Фукс, до революции дважды предпринимавший поездки на Удору. Двое ученых на палубе парохода, следовавшего в Яренск, были вовлечены в дискуссию, не потерявшую своей актуальности и по сию пору. Она касалась будущего коми языка. Священник и еще один пассажир, которого автор очерка хлестко нарек «равнобедренным треугольником», говорили, что зырянский язык изучать и сохранять ни к чему, и 10-15 лет спустя он вымрет. Сорокин и Фокош-Фукс, напротив, ратовали за его изучение и сохранение.

Итоги дискуссии Питирим резюмирует так: «Какой контраст! С одной стороны, человек, приезжающий сюда за тысячи верст, специально для изучения языка, восхищающийся им, а с другой – пара людей, живущих среди этого же народа и старающихся уничтожить его язык...»

«Реже и реже становятся боры и еловые тайги», – делает очередную запись в дневнике П. Сорокин. Большие, продуваемые всеми ветрами проплешины и высохшие на корню деревья становятся спутниками и нашего дальнейшего продвижения вперед. Вот и речка Яреньга на границе нынешних Усть-Вымского и Удорского районов. Где-то здесь, в одноименной с речкой деревушке, дали путешественнику ямщицу – молоденькую девушку, с которой ему и предстояло преодолеть последний отрезок пути к «вожделенному» краю – 140-километровый удорский волок.

«Я сидел, как мячик, прыгал «семо и овамо» и боялся только того, что вот-вот наша ось полетит к черту либо лошади свалятся с ног… Но ничего, благополучно доставила она меня на следующую зимовку», – переведя дух, сделал очередную запись в своем дневнике П. Сорокин.

История же прокладки дороги в Удорский край насчитывает без малого 140 лет. А берет она свое начало в 1876 году, когда Яренская уездная земская управа обратилась к губернским властям с прошением прорубить дорогу от вычегодского села Шежам до удорского селения Буткан. Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается… Понадобились около 20 лет и прорва официальных бумаг, прежде чем на прокладку «социально значимого объекта» было получено высочайшее «добро». Правда, в финансовой подпитке отдаленной периферийной дороги центральные власти отказали, мотивируя это… «отсутствием законных оснований». Однако милостиво разрешили не взимать с местных жителей денег за вырубленный лес, который шел на строительство просек, гатей и мостов. Подряды на их обустройство взяли на себя вычегодские и удорские крестьяне и, надо сказать, успешно справились с новым для себя делом.

На всем протяжении 140-километрового тракта были построены избы-зимовки для отдыха и ночлега проезжающих. Их ненавязчивый сервис на себе испытал и П. Сорокин: «Те же леса, те же цветы по краям дороги, тучи комаров, оводов, жара в зимовках, комары, лезущие в рот вместе с чаем, и т.д.».
И следом словно вздох облегчения: «К вечеру я подъезжал к Буткану, первому удорскому селению…»

Первое, что ученый увидел в Буткане, была ямская станция. Ее хозяина Егора Цынгина он тут же атаковал вопросами. Гостя интересовало все то, что хочется узнать и нынешним путешественникам. Кто и откуда были первые насельники, почему так местность называется, есть ли в селе старожилы и помнят ли они легенды и былины? И услышал в ответ, что люди живут здесь испокон веков. А сошлись в этой точке, под подковой живописного озера, выходцы разных племен. Но откуда их корни, за давностью лет позабылось. Приворожили охотников и рыбаков птичий гомон и грай, кишащие рыбой озеро и недалеко протекающая отсюда Мезень. Первозданную тишину и звуки природы изредка нарушали лишь однообразные хлопки – «бут», «бут»… То рыбаки шлепали веслами по глади озера, направляя косяки рыб прямехонько в свои снасти. Эти глухие удары об озерную рябь и дали впоследствии имя селению.

А затем предстал перед П. Сорокиным «слепой, как древний Гомер, сказочник Пувкоев». Остается неизвестным, сколько часов, а может, даже дней провел в обществе сказителя П. Сорокин. Одно ясно, что разговоры, «прерываемые питьем чая, шли долго, а чай пили до седьмого поту».

«Северный Гомер» перед любознательным гостем воскрешал сказочные миры, рассказывал о древних героях этих мест. Среди них был легендарный Патрак, перехитривший целую ватагу чудских молодцев и обосновавшийся на самой высокой круче над Мезенью. Деревня Патраково на том самом месте стоит и по сей день. Слепой сказочник из Буткана знавал и главного правдолюбца и крестьянского заступника Димитрия Балина, который помогал составлять прошения коми крестьянам во всех уголках северного края.

«Тихо шипел самовар, жужжали мухи, комары, а речь лилась и лилась. Прошлое воскресало в яркой и красочной речи седого Гомера – лесного поэта. Слушать этих старых сказочников – величайшее художественное наслаждение! Приходится удивляться стильности и красоте их языка, который, к сожалению, не могу передать по-русски», – написал очарованный путешественник.

Дни, проведенные на Удоре, для ученого были спрессованы до предела. Уже вовсю вовлеченному в общественно-политические преобразования в стране, ему хотелось составить точное и емкое представление о всех сторонах жизни этой северной глубинки. В каждом крупном селе П. Сорокин беседует с членами волостных правлений, фиксирует преобразования, осуществленные под эгидой земства, листает церковные летописи, собирает статистические данные. Чтобы затем на страницах своих дневников сделать первые весьма парадоксальные выводы: «Народ почти поголовно грамотен, малыши также поголовно грамотны, холст почти совершенно вытеснен ситцем, большая часть домов построена по-городски. Одним словом, Удора в смысле культурности едва ли не выше всех других зырянских районов...»

А затем снова и снова окунается в прошлое этого уголка. Записывает рассказы о разбойниках, богатырях, припрятанных древними людьми заначках – богатых кладах, которых на Удоре немало. В селе Кослан для сбора сказок, песен и преданий «странный человек в очках» даже созывает «народное вече» – собирает здешних мужиков. Суровые с виду крестьяне поначалу прячут ухмылку в усах: «Поди, еще есть какое-нибудь дело, за сказками-то не приехал бы из Питера...» Но и столичный гость не лыком шит. Достает специально подготовленный опросник, «заваливает» мужиков вопросами. Лед недоверия растапливает родная коми речь, с которой заезжий человек знаком не понаслышке. Результат собрания – занесенные в пухлый блокнот ученого новые легенды, герои, обычаи.

«Удорец до сих пор преимущественно охотник, – пишет П. Сорокин. – Этим, вероятно, объясняется его склонность к мистицизму, выражающемуся в веровании в различных колдунов, леших, домовых и прочих «персонажей». Сердцем же «мистической Удоры» он называет села левобережной Мезени – Мучках, Сельыб, населенные «тöдысями» («знающими») – людьми, обладающими потайными знаниями, большой внутренней силой, которую они перед смертью передают верным людям.

Но если к этой потаенной стороне народной жизни П. Сорокин успевает прикасаться лишь вскользь, то настоящую удорскую свадьбу ему удается не только понаблюдать, но и стать ее участником. Шумное, многолюдное действо, растянувшееся на несколько дней, разворачивается на противоположном краю Удоры – в «большом, бессистемном» селе Важгорт.

«На другой день пошел в дом, где женился брат и выдавали сестру замуж, – описывает ученый свое «вторжение» в крестьянский дом. – Вхожу. В доме как раз идет сватанье. Много народу. За столом сидят сваты. Здороваюсь. «Откуда будете?» – спрашивает главный сват. Отвечаю. «А-а... Так... А что, Питер-то побольше будет Важгорта или нет?» – с иронией продолжает он. «Как будто немного побольше...» – я отвечаю нарочно по-зырянски, а он продолжает с иронией спрашивать по-русски. Лицо умное, энергичное и суровое. «Зачем приехал?» Так и так, объясняю я. «И вот теперь прошу позволения побывать у вас и записать ваши обычаи и порядок свадьбы. Можно?» – «Конечно, можно. Да что ты стоишь, садись давай за стол». Я отказываюсь. «Нет, отказываться нельзя, у нас уж такой обычай, ежели кто чужой придет, хозяин должен посадить его за стол и угостить чем может». Вообще, гостеприимство чрезвычайно развито среди удорцев, и каждый хозяин считает своим долгом приютить и угостить всякого пришельца».

Наконец, весь многодневный ритуал с рукобитьем, плачем, с переодеванием невестиных подруг в парчовые костюмы позади, свадебный поезд выдвигается к церкви. «Где-то раздается песня, и на улице показывается целый «эскадрон» девушек верхом на конях. Сквозь тихо накрапывающий дождь сверкают разноцветные попоны и яркие платья всадниц. Выстроившись в ряд, они несутся по улице, провожая невесту. Говор окружающей толпы, смех, песня девушек, выстрелы смешиваются в один жизнерадостный аккорд» – так передает ощущение от важгортского праздника П. Сорокин.

...Из Важгорта уже привычным путем под постоянным дождем ученый возвратился до Буткана. «Прощай, славная, милая Удора!» – уже со страниц напечатанного в вологодской газете очерка П. Сорокин посылает привет жителям полюбившегося края.