Северные дома и предметы зырянского быта вызывали у художника удивление и восхищение.
Картину "Пестрая жизнь" и другие произведения В. Кандинского исследователи напрямую связывают с его путешествием в Коми.

На страницах приложения «Дым Отечества» уже выходили публикации, посвященные выдающемуся русскому художнику Василию Кандинскому и влиянию на его творчество путешествия в Коми край, предпринятому им в 1889 году. Главный и самый явственный итог экспедиции студента-юриста Московского университета в Зырянский край – «перерождение» будущего правоведа в художника, ставшего впоследствии одним из отцов-основателей нового направления в искусстве – абстракционизма. К короткому, но насыщенному встречами и событиями пребыванию на севере среди самобытного народа В. Кандинский возвращался в течение всей своей жизни.

А запечатлевшиеся в памяти картинки зырянской жизни и быта на его холстах выливались в оригинальные образы. Появившиеся в последние годы новые материалы и исследования, посвященные судьбе и творчеству великого художника, позволяют говорить и о его финно-угорском происхождении. А также о том, что путешествие на север России совсем еще юного столичного студента и положило первый кирпичик в основание выстраданного и воплощенного им в жизнь художественного направления в искусстве.

Интерес к жизни и творчеству В. В.Кандинского не ослабевает во всем мире. Каждое новое поколение исследователей и поклонников его творчества пытается найти свое объяснение «зашифрованным» кар­тинам, отыскать верный ключ к разгадке волшебных образов и знаков-пиктограмм, с помощью которых художник передал свои познания, мысли, ассоциации. Но если исследования, посвященные творчеству Кандинского-художника, достаточно многочисленны, то монографии и книги о его судьбе, что называется, наперечет.

Крайне скудна библиография работ о великом соотечественнике в России. Причины этого очевидны. Большую часть жизни Василий Васильевич провел за границей, умер в 1944 году во Франции. В парижский Национальный музей современного искусства им. Ж. Помпиду после его кончины был передан оставшийся после него богатейший архив. В том числе и дневники, которые Кандинский вел во время экспедиции по Коми краю. К этому стоит добавить и табу на «непонятное народу» творчество художника-абстракциониста, на протяжении долгих лет наложенное советской властью. Все это вкупе надолго отодвинуло открытие самобытной личности художника и его уникального наследия земляками, соотечественниками.

В 2011 году в Москве небольшим тиражом вышла монография историка М. М. Керимовой «Жизнь, отданная науке», посвященная семье этнографов Харузиных. Одна из ее глав посвящена В. В. Кан­динскому, причем она содержит немало любопытных, малоизвестных, а то и вовсе неизвестных широкому кругу россиян фактов и сведений из биографии художника.

Василий Васильевич на страницах исследования, что называется, не случайный гость. Многолетняя дружба связывала его с братьями Харузиными – Николаем, Алексеем, Михаилом, их сестрой Верой, талантливыми учеными, много сделавшими в конце XIX – начале XX века для исследования жизни российских инородцев. В том числе – финно-угорских народов. Николай и Вера Харузины первыми в России подготовили фундаментальные работы о лопарях (саамах), Алексей и Михаил Харузины свои исследования посвятили эстонцам. Кроме того, Вера Николаевна Харузина внесла большую лепту в популяризацию многих небольших этносов, населяющих Россию: вотяков (удмуртов), юкагиров, тунгусов.

«Такие люди во все времена и во всех обществах, помимо ученых и государственных заслуг, имели еще громадное воспитательное значение... Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, богатство их знаний и трудолюбие, фантастическая вера в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу». Этими чеховскими словами автор монографии М. Керимова характеризует семью этнографов Харузиных, влияние которых во многом определило интересы и пристрастия Кандинского-студента.

В. В. Кандинский родился в 1866 году в Москве, в купеческой семье. Его отец Василий Сильвестрович первоначальный капитал нажил на родине, в Сибири. Относительно точки на карте, где он появился на свет, точных сведений нет, называются и Нерчинск, и Кяхта. В Москву он переселился из Селенгинска и сразу же влюбился в Первопрестольную. Отец имел на Василия очень большое влияние. «Мой отец в течение всей моей жизни с необыкновенным терпением относился ко всем моим прихотям и перескакиваниям с одного поприща на другое, – вспоминал художник. – Он стремился с самого начала развивать во мне самостоятельность, чрезвычайно щедро поддерживая меня материально. Принципом его воспитания было полное доверие и дружеское ко мне отношение». Стоит отметить, что Василий Сильвестрович тоже не был чужд художествам, он очень любил живопись, а в юности занимался рисованием.

«Моя мать – москвичка, – писал В. Кандинский о Елизавете Ивановне Тихеевой, – соединяющая в себе свойства, составляющие в моих глазах всю сущность самой Москвы: выдающаяся внешняя глубоко серьезная и строгая красота, родовитая простота, неисчерпаемая энергия, оригинально сплетенное из нервности и величественного спокойствия и самообладания соединение традиционности и истинной свободы».

Московские купеческие семьи общались между собой, дружили домами и семьями. Кандинские состояли в родстве со знаменитыми Сабашниковыми, знались и с Харузиными, чей родовой дом стоял в Борисоглебском переулке. Тесная, сердечная дружба много лет связывала Василия Кандинского с Николаем Харузиным. А начало ей было положено в 1885 году, когда оба поступили на юридический факультет Московского университета. Кроме различных дисциплин, связанных с правом, на юрфаке давались знания и по основам этнографии, фольклору. Не без влияния своего друга Николая Харузина В. Кандинский увлекся этнографией, которая, по его словам, «помогала открыть тайники души народной».

Именно Н. Харузин, заметив интерес друга к жизни разных народов, привлек его к работе этнографического отдела Императорского общества любителей естество­знания, антропологии и этнографии при Московском университете (ИОЛЕАЭ) и журнала «Этнографическое обозрение». На одном из заседаний ИОЛЕАЭ, проходивших обычно в доме Харузиных, и вызрела идея путешествия Кандинского в Зырянский край. В письме Н. Харузину в Гурзуф его друг весной 1889 года писал: «Зырянить начну с 20 мая. Лучше всего писать в Вологду, до востребования».

Из поездки в Вологодскую губернию Кандинский вынес потрясающие впечатления. «Мне впервые удалось увидеть народное искусство в естественной среде и на собственной его почве, – писал он. – ...Тут я выучился не глядеть на картину со стороны, а самому вращаться в картине, в ней жить. Ярко помню, как я остановился на пороге перед неожиданным зрелищем. Стол, лавки, важная и огромная печь, шкафы, поставцы – все было расписано пестрыми, размашистыми орнаментами. По стенам лубки: символически представленный богатырь, сражение, красками переданная песня. Красный угол, весь завешанный писаными и печатными образами, а перед ними красно-теплящаяся лампадка, будто что-то про себя знающая, про себя живущая, таинственно-шепчущая, скромная и гордая. Когда наконец вошел в горницу, живопись обступила меня, и я вошел в нее... Никогда не забуду большие, покрытые резьбой деревянные дома. В этих чудесных домах я пережил то, чего до сих пор не испытывал. Они научили меня входить в картину, жить в ней».

«Я положительно влюблен в зырян...» Эти слова звучат рефреном и дневников Кандинского во время путешествия по Коми краю. Известно, что за короткое время ему удалось посетить Усть-Сысольск, ряд вычегодских и вишерских сел. (Дневниковые записи В. Кандинского в сокращенном варианте были опубликованы в одном из выпусков приложения «Дым Отечества» за 2009 г.) После возвращения в Москву в журнале « Этнографическое обозрение» он поместил статью «Из материалов по этнографии сысольских и вычегодских зырян. Национальные божества», в которой обобщил собранные в ходе экспедиции сведения о древностях Зырянского края, в частности, о языческих верованиях.

Можно было предположить, что экспедиция и появившаяся следом публикация – лишь небольшой эпизод из жизни художника и исследователя. Однако погружение в «пучину» исторического прошлого отдаленного Коми края для Кандинского после его возвращения в Москву не заканчивается. Еще до того как пойти «зырянить», он готовит доклад «Верования пермяков и зырян», с которым выступает на заседании этнографического отдела ИОЛЕАЭ. Исследователь М. Керимова приводит список литературы по истории Коми края, с которым Кандинский в это время скрупулезно знакомится: «Первоначальные сведения о грамматике зырянского языка» М. Кастрена, «Зыряне и их охотничьи промыслы» Ф. Арсеньева, «Зырянский край при епископах пермских и зырянский язык» Г. Лыткина, а также материалы о коми-зырянах, публиковавшиеся на страницах «Вологодских губернских ведомостей».

После возвращения из северной экспедиции, которая обернулась для студента Кандинского настоящим мировоззренческим потрясением, он не ограничивается написанием одной статьи. По просьбе своего друга Н. Харузина в журнале «Этнографическое обозрение» начинающий исследователь помещает ряд рецензий, также связанных с историей Зырянского края. Как пишет М. Керимова, «Книга Г. С. Лыткина «Зырянский край при епископах пермских и зырянский язык» (СПб, 1889) была особенно интересна Кандинскому после экспедиции в Вологодскую губернию... Основную часть рецензии Кандинский посвящает переводам зырянского народного творчества – сказкам, песням, пословицам, которые рекомендуются русским читателям. Огромную ценность, по мнению Кандинского, представляют публикации зырянской грамматики и ряда словарей: зырянско-русского, вотско-русского и русско-вотско-зырянского. Интересны приведенные рецензентом разные версии происхождения этнонима «зыряне» и его трактовка в сочинениях Н. М. Карамзина, А. М. Шегрена, П. И. Савваитова, Клавдия Попова и других; сам же Кандинский не решается высказать свое мнение по этому сложному вопросу».

Зырянская тема присутствует и в других рецензиях В. Кандинского этого периода. Так, одна из них посвящена вышедшим в 1890 году «Материалам по этнографии Вологодской губернии» Н. А. Иваницкого (1847-1899), талантливого иссле­дователя-вологжанина, хорошего знакомого Кандинского, оказавшего ему помощь во время экспедиции по Коми краю.

Увлечение будущих ученых-юристов В. Кандинского и Н. Ха­ру­зина этнографией развело их с правоведением. Прежде чем окончательно определиться со своим будущим поприщем, два друга взяли двухлетний тайм-аут – академический отпуск. Затем Николай в 1893 году перевелся в Дерптский университет, в том же году получив степень кандидата этнографии и географии.

Василий окончил Московский университет с дипломом первой степени по кафедре политической экономии и статистики. Но, как признавался он в письме своему наставнику А. И. Чупрову, у него «нет сильной захватывающей все существо любви к науке». Поэтому после получения диплома Кандинский становится директором художественной типографии в Москве. Твердо решив связать свою жизнь с искусством, он затем едет в Германию, чтобы, подучившись там, вновь возвратиться на родину и основать свою художественную школу.

Уже в первых же картинах художника проступает проснувшаяся с новой силой увлеченность народным искусством северных инородцев, с которым он напрямую соприкоснулся во время экспедиции в Зырянский край. Но, оказывается, влечение к этому в Кандинском, можно сказать, было запрограммировано и на генном уровне. Вот и в одном из писем к Н. Харузину он признавался, что пытается постичь тайны своей «номадийской наследственности». Другими словами, художник знал о том, что его родословная уходит корнями в глубь одного из северных народов. И пытался в своем творчестве по-своему выразить этот «голос крови», а также показать «тонкие вибрации» души народа.

Действительно, предки В. Кан­динского по отцу происходили из восточных манси. На это же указывает и фамилия, связанная с рекой Конда, левым притоком Иртыша. Одноименное с этой рекой название носил и населенный пункт, стоявший на его берегу, – Кондинск, а также монастырь, располагавшийся на правом берегу Оби. В устных преданиях многих северных народов эти глухие места упоминались как священные. Именно там, по поверьям, после христианизации Коми края была надежно спрятана фигура Зарни ань, Золотой бабы, которой поклонялись зыряне-язычники.

Пращуры знаменитого художника были вогульскими князцами, принявшими при Иване Грозном российское подданство. Один из них разбойничал, за что угодил на каторгу. По стопам родителя пошел было и сын, прадед В. В. Кандинского – Хрисанф Петрович. Однако он вскоре одумался, встал на честный путь, нажил немало добра, построил на свои средства каменные храмы. Его женой стала девушка из рода тунгусского князя Гантимура, бежавшего в середине XVII века из Маньчжурии в Россию. Жизнь разных народов, которые вложили в него кусочек своей души, художник ощущал в себе всю жизнь. Это же нашло оригинальное отражение и в его произведениях.

В книгах и статьях, посвященных осмыслению художественного творчества, В. Кандинский сравнивал холст, натянутый на раму, с шаманским бубном, а удары кисти по нему – с ударами колотушки в бубен. Это сравнение не только художественный образ. Еще студентом университета участвуя в журфиксах этнографов, будущий художник и его друзья внесли свою лепту в изучение шаманизма у разных народов, а некоторые из них, как, например, Н. Харузин, написали об этом статьи. Процесс камлания и сам инструмент, испещренный знаками-криптограммами, на протяжении многих лет вызывали повышенный интерес у Кандинского. Он специально срисовывал и изучал бубны северных шаманов, хранящиеся в собраниях разных музеев. Под впечатлением от них в 1910-1911 годах Кандинский создал целую серию так называемых овальных картин, главным действующим «лицом» которых стал шаманский бубен.

В творчестве Кандинского немало места занимают и знаки – пасы, увиденные им как на шаманских бубнах, так и на других предметах северных народов. Познания об этих владельческих пометах первоначально Кандинский тоже получил на заседаниях Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете. Родовые знаки разных народов – тамги, пятна, меты, клейма, тавры, знамена в свое время подробно описал в одном из своих этнографических очерков М. Харузин. В приложении к своей статье он привел множество рисунков, на которых были изображены такие знаки собственности. Между прочим, их сбор в конце XIX века был сопряжен с немалыми трудностями, крестьяне отказывались демонстрировать перед чужаками родовые знаки. Тем не менее их коллекцию московскому исследователю все-таки удалось собрать.

В. Кандинский с юности интересовался и глубинными истоками, свойствами шаманизма. Например, тем, как с помощью бубна и заклинаний шаман входит в транс и что он ощущает, будучи в экстазе. И будущий художник, и его друзья-этнографы были хорошо знакомы с исследованием финского лингвиста и этнографа М. Кастрена, вышедшим в 1850 году на французском языке, в котором он приводил данные о галлюциногенных грибах, которые перед камланием употребляли шаманы. Позже на картине художника Кандинского «Последняя акварель» эти грибы предстают в своеобразном танце. По замечанию М. Керимовой, «воспоминания о студенческой Вологодской экспедиции преследовали Кандинского до конца жизни. Образы грибов в его картинах связаны с тайной инициации, шаманского путешествия, исцеления».

С посещением Зырянского края в 1889 году исследовательница связывает и сюжет картины Кандинского «Пестрая жизнь». На большом полотне изображены два старца – Белый и Черный. Рядом с Белым старцем – девушка в кокошнике с ребенком, на заднем плане – православный священник с крестом в руке. Смотришь на эту картину, и вспоминаются выводы Василия Васильевича о том, что быстрая, стремительная христианизация Коми края смела на своем пути едва ли не все языческие верования и божества зырян. Во всяком случае, во время своей студенческой экспедиции из древностей северной земли ему увидеть почти ничего не удалось. Единственное, где он побывал, – местечко Шойна-яг возле нынешнего села Сторожевск в Корткеросском районе, где в приснопамятные времена находилось языческое капище. Видимо, совсем не случайно именно здесь же, уже в XX веке, был обнаружен древнекоми охотничий календарь с изображением промысловых зверей.

Увиденный своими глазами неповторимый мир народной жизни в Зырянском крае в различных преломлениях нашел отражение и в других работах знаменитого художника. Вслед за известным композитором А. Скрябиным Кандинский увлекался сравнением цветовой гаммы со звуками, создав серию картин под названием «Желтый звук». «Я въезжал в деревни, где население с желто-серыми лицами и волосами ходило с головы до ног в желто-серых же одеждах», – делился он впечатлениями от поездки на север России. Возможно, что отголоском этого памятного путешествия и стали замысловатые картины под названием «Желтый звук», в которых художник реальный мир отобразил сквозь призму звучания, понятного только ему.

В. Кандинский писал: «Живопись есть грохочущее столкновение различных миров, призванных путем борьбы и среди этой борьбы миров между собой создать новый мир, который зовется произведением». Художественное наследие отца-основателя абстракционизма позволяет говорить, что в этом новом мире, созданном им, воплотились многие черты жизни и культуры северных народов, в том числе коми. А его «влюбленность в зырян» во время студенческой экспедиции служила мощной подпиткой на протяжении всего творческого пути.