Всевозможные социальные катаклизмы характерны не только для нашего времени. Неспокойной, бурной в этом отношении выдалась и первая половина XIX века. Основным мотивом стихийных выступлений государственных крестьян Коми края, пришедшихся на это время, историки называют стремление обрести свободу в хозяйственной деятельности и желание освободиться от бесконечных бюрократических пут. А также снизить или смягчить гнет многочисленных повинностей и податей, которыми были обложены государственные крестьяне северного края.

Но основной причиной десятка выступлений, вспыхивавших то в одном, то в другом месте Усть-Сысольского и Яренского уездов, стал «девятый вал» мздоимства и казнокрадства чиновников всех уровней, захлестнувший в описываемое время многие российские губернии. Беззастенчиво присваивавшие себе собранные с крестьянского мира деньги, представители местной власти объявляли о новых сборах средств, обрекая на нищету сельское население. В это же время, как, наверное, никогда прежде, в чиновничью практику вошла и укрепилась система всевозможных подарков, а также денежных подношений для вышестоящего начальства. Вертикаль власти действовала по принципу «рука руку моет…». Однако по мере увеличения начальственных аппетитов все чаще стали наблюдаться и случаи неповиновения со стороны крестьян, выступавших против не-уклонно ползущих вверх поборов.

Первой «ласточкой» назревающих нестроений в северных волостях стали единичные еще жалобы и прошения, направляемые жителями сел и деревень вышестоящим чиновникам, даже в Москву на имя царя. В самом начале XIX века «возмутителями спокойствия» стали крестьяне сыктывдинского села Палевицы, забросавшие высшую власть письмами о нерадении, пьянках и мздоимстве сельского старосты. Своеобразную эстафетную палочку от них приняли выльгортские и зеленецкие крестьяне, оказавшие неповиновение зарвавшемуся местному начальству. А вслед за этим, как говорится, пошла писать губерния…

В хранящихся в Национальном архиве РК фондах Яренского и Усть-Сысольского уездных судов отложились десятки дел, в которых запечатлено для истории сопротивление северных крестьян в первой половине XIX века творившемуся произволу. А о том, где, на чем «погорел» тот или иной чиновник, сами за себя говорят названия архивных дел. Вот лишь некоторые из них. «Дело о невнесении в уездное казначейство взятых из Косланского селения бывшим Вендингским головою Дубленниковым государственной подати в сумме 170 рублей»; «Рапорт о незаконном сборе с крестьян денег Усть-Вымским волостным головой Васевым»; «Рапорт о присвоении бывшим волостным головою Арабачского волостного правления Рычковым денег, полученных из казначейства на содержание сельских приходов»; «Рапорт об израсходовании в личных целях Сереговским волостным головой денег в сумме 102 рубля, взысканных с крестьян для оплаты землемера во время проверки земли»…

Однако выведение на чистую воду казнокрадов было сопряжено с большими препятствиями. Главное из них – низкий уровень грамотности местного населения. Даже написать прошение со стройным изложением мыслей и фактов было тогда под силу далеко не каждому. К тому же жалобы на самих себя местные власти принимать и фиксировать отказывались; для того чтобы прошение достигло цели, приходилось снаряжать ходоков в уездный, губернский центры, а то и в саму Первопрестольную. Узнав об этом, сельский голова или староста зачастую объявляли жалобщика «ябедником» и давали волю рукам. «Прошение крестьянина Шежамского селения Федора Борисова о поступлении по закону с головой Одинцовым за безвинное сечение розгами крестьян», «Прошение крестьянина Княжпогостского селения Михаила Попова о порке розгами сельским старостой Леушевым» – эти и многочисленные другие архивные материалы красноречиво свидетельствуют, чем в то время зачастую оборачивался для крестьянина поиск справедливости.

Тем не менее ни наказание розгами, ни другие притеснения не останавливали «смутьянов». В первой половине XIX века крестьянские волнения захватили весь Коми край, они вспыхивали в Шежамской и Усть-Цилемской волостях, в селениях Ляли, Коквицы, Визинга, Ношуль, Вендинга, Ижма, Серегово… Обратная сторона этого набирающего обороты противостояния сельчан и облеченных властью чиновников – резкое падение морально-нравственных устоев в крестьянском обществе, отход северных хлебопашцев от традиционных ценностей, фиксирование явлений, до этого никогда не наблюдавшихся.

В архивных документах того времени зафиксированы не только многочисленные случаи того, как разъяренные крестьяне непочтительно, грубо и дерзко вымещают свою злобу на представителях власти. В этот же период по краю прокатилась волна страшных преступлений, в том числе убийств. В описываемый промежуток времени в Коми крае принимает массовый характер и отход жителей от прикрывающей произвол властей господствующей церкви, растет число приверженцев раскола. Впервые появляются староверы в исконно коми селениях по Печоре, на Вашке, Вычегде, Лузе… Порождением волнений и подобных настроений стало появление в северных волостях и всякого рода шарлатанов, провидцев, ясновидящих. К примеру, в Усть-Сысольском уездном суде рассматривалось дело о крестьянине Ужгинской волости Иване Шарапове, называвшем себя государем-императором. А в Усть-Куломе в 1842 году крестьянская девка Анна Липина вовсю «смущала» односельчан близостью предстоящего чуда. Таковым «чудом», можно считать, и стало достигшее к тому времени своего апогея противостояние крестьян и волостного руководства в этом селе.

Многие подробности Усть-Куломского бунта сохранились благодаря бытописателю и краеведу Василию Кунгину. В своем очерке, написанном в 1911 году, он воспроизвел ход этого затяжного восстания, а также остановился на главных причинах, которые, по мнению расспрошенных им устькуломцев, и побудили к междуусобице.

«С 1835 года крестьянин второго податного участка села Усть-Куломского Григорий Анисимов Кипрушев служил по выбору общества сельским старостой (по тогдашнему времени, еще до открытия учреждений управления Государственных имуществ в губерниях, по-простому, по-народному называвшийся целовальником), – писал В. Кунгин. – Занимаемая Кипрушевым должность обязывала его и собирать подати. Как сыну зажиточного крестьянина от Усть-Куломского общества, ему было дано большое доверие, и среди местного населения он слыл «большим человеком». На неограниченном доверии, еще будучи целовальником, и были им собраны от Усть-Куломского общества три тысячи рублей и им же растрачены. Усть-Сысольское окружное начальство хотя знало о растраченной сумме, но суду его не предавало. По прошествии шести лет, в 1841 году, при преобразовании Усть-Куломского сельского управления в волость, волостным писарем поступил зять Кипрушева, отставной солдат Дмитрий Тимофеев Русинов, а помощником его крестьянин Иван Елисеев Попов. Через этих двух личностей Кипрушев и выдвинул план, по которому в смету расходов на 1842 год были вписаны и растраченные им три тысячи рублей, которые якобы числились недоимкой крестьян за прежние годы. Кроме этой суммы были назначены и новые незаконные сборы. Всего от Усть-Куломского общества подлежало раскладке 17641 рубль, что составляло на 754 ревизские души по 23 рубля 40 копеек».

Все тайное, как известно, когда-нибудь становится явным. Растраченная Кипрушевым сумма еще в 1836 году сподвигла 39 усть-куломских домохозяев, прознавших об «испарившихся» деньгах, обратиться в суд. Но вместо того, чтобы расследовать изложенные в их жалобе злоупотребления должностного лица, судейские чины, подстрекаемые самим казнокрадом Кипрушевым, принялись искать «ябедных лиц» для расправы с ними. Под нажимом сверху часть из них отказалась от своих подписей, в конце концов жалобу признали и вовсе фальшивой. Дело, как говорится, ни шатко ни валко тянулось вплоть до 1841 года, после чего поднаторевшие во всякого рода уловках чиновники подвели его под царский манифест, который признал Кипрушева невиновным.

Злоупотребления сельских старост или старшин после отставки Кипрушева расцвели еще более пышным цветом. В 1840 году на эту должность вступил преемник казнокрада Кипрушева Прокопий Мамонтов, при котором сумма собираемой с крестьян подати выросла в разы. Сребролюбивый и жестокий сельский начальник самолично порол крестьян-недоимщиков, тех же, кто не мог платить год от года увеличивающиеся поборы, заковывал в деревянные колодки, применяя и другие меры физического воздействия. Все его действия как будто испытывали самообладание местных крестьян.

Но всякому терпению приходит конец. Под занавес лета 1841 года более 140 усть-куломских крестьян поставили свои подписи под жалобой на действия Мамонтова, которую поручили доставить в Вологду крестьянину села Носим Герасиму Сладкоштиеву. Однако письмо, что называется, было спущено на тормоза: его переслали для разбирательства в Усть-Сысольск, где оно было расценено не иначе как «ябедничество» и осталось без рассмотрения. Не возымело никакого действия для нечистых на руку чиновников и очередное письмо, на этот раз доставленное тем же Г. Сладкоштиевым в Министерство государственных имуществ. Жестокий Мамонтов силой заставил отказаться многих подписантов от перечисленных ими претензий.

Вот тут-то и напомнил вновь о себе бывший усть-куломский старшина Кипрушев, действия которого подробно описал писатель В. Кунгин. Подговорив своего родственника писаря и войдя в сговор со старостой Мамонтовым, они взвинтили сумму податной повинности с крестьян за 1842 год до 23 рублей вместо положенных 19. Когда группа крестьян стала требовать с сельских властей объяснения по этому поводу, выяснилось, что три тысячи рублей взыскиваются по особому реестру (считай, для возврата прикарманенных Кипрушевым денег), а еще 700 рублей предназначены в качестве подарков вышестоящему начальству. Крестьяне отказались платить увеличенную незаконно сумму, предлагая утвердить норму, действовавшую с 1835 года. Одновременно с этим они наотрез отказались подчиняться сельскому голове, собрав подписи о его немедленной отставке.

С этого времени, можно сказать, противостояние между крестьянами и местными властями приняло форму широкого, открытого неповиновения. Из среды усть-куломских крестьян выдвинулся свой лидер, грамотный крестьянин Гавриил Попов. Крестьяне на своих сходках обговорили условия, при которых они вновь начнут повиноваться властям. Никаким должностным лицам из Усть-Сысольска они подчиняться не намеревались, а для разбирательства сложившейся ситуации ждали если не самого царя, то хотя бы цесаревича. Для подготовки писем, донесений и других неминуемых канцелярских дел в Усть-Кулом был приглашен знаменитый в Коми крае крестьянский заступник из села Шежам Дмитрий Балин, которого власти не случайно считали «тайной пружиной» всех народных выступлений начала и середины XIX века, заслужившего безграничное уважение и доверие среди коми крестьян. Об этом красноречиво свидетельствует и то, что, несмотря на все меры по поимке «преступника Балина», он почти всегда выходил сухим из воды, избежав водворения на неминуемую пожизненную каторгу. (Судьбе Д. Балина была посвящена публикация «Крестьянский заступник» в приложении «Дым Отечества» от 24 января 2004 года.)

Открытое противостояние, продолжавшееся около 13 месяцев, вместило в себя множество коллизий, драматических, а подчас и комических. Из числа восставших крестьян сразу же выделилась группа преданных Г. Попову сподвижников в количестве восьми человек. Всего же недовольных сельчан, примкнувших к ним, насчитывалось около 200. Среди них были и крестьяне из соседних деревень – Носима, Дона, Керчомъи, Усть-Нема. Своеобразной штаб-квартирой восставших стал дом Гавриила Попова в Усть-Куломе. Его голбец уже вскоре был превращен в своего рода «кутузку» для многочисленных представителей власти, заточенных сюда после неудачных попыток выкрасть, а затем заключить под стражу организатора «смутьянов» Г. Попова. За подпольем, ставшим тюрьмой, строго следила жена хозяина дома Дарья Васильевна.

Не проходило недели, чтобы в Усть-Кулом не наведывались высокопоставленные чиновники. Но вместо того чтобы выслушать претензии крестьян и внять их доводам, все они лишь пытались обезглавить бунтарей, любыми средствами изолировать Г. Попова. Вслед за усть-сысольским окружным начальником А. Поповым и другими уездными чинами в вычегодское село дважды наведывался управляющий губернской палатой государственных имуществ Нагель. С единственной целью – организовать поимку главного бунтаря. Вторая попытка для высокопоставленного чиновника из Вологды чуть не закончилась водворением его в голбец в доме Поповых. От лиха Негель спасся в какой-то баньке, где долго отсиживался, а потом сумел незамеченным покинуть село.

Еще более комичной в народной памяти осталась поездка в Усть-Кулом помощника окружного начальника Троицкого. Один из потомков восставших крестьян
(а возможно, и участник), Егорь Турьев, материалами которого в начале ХХ века для написания своего очерка и воспользовался писатель В. Кунгин, так описывал бегство Троицкого из восставшего села: «Группа крестьян во главе с Осипом Конановичем Липиным устроила погоню за уезжающим помощником окружного начальника Троицким, нагнала его на деревянском волоке, вытащила из кибитки, отобрала тулуп, пуховые подушки, отняла лошадей и заставила Троицкого идти пешком до Деревянска. При этом ему было заявлено, что тулуп и подушки пойдут на покрытие податных недоимок, так упорно взимаемых с них начальством».

Ничем закончился приезд в самоуправляемое селение и вологодского губернатора Волховского. Между тем стихийное выступление крестьян в этом отдаленном населенном пункте действительно стало обретать формы местного самоуправления. На выборах сельского старшины крестьяне выдвинули кандидатуру своего человека, ему же вручили казенные печать и штемпель, которыми стали скреплять свои решения, посылаемые на имя царя и шефа жандармов графа А. Х. Бенкендорфа. Всего за время противостояния усть-куломцы отправили около 25 жалоб, каждая из которых начиналась примерно так: «Припадаем к стопам вашего сиятельства умолить о пощаде несчастных мужиков, которых без вины перед лицом нашего царя в бунтарстве обвиняют, скрывая истину нашего правого дела, и мы, как люди дикие, неграмотные, просим, чтобы нам послали верного человека и защитника правды. Пощади несчастных крестьян, которых везде в целом нашем и Яренском уезде грабят поборами окружные начальники...»

В январе 1843 года о сложившейся в Усть-Куломе ситуации было доложено Николаю Первому. В это же время чувствующий свое полное бессилие перед несговорчивыми крестьянами Усть-Кулома вологодский губернатор Волховский обратился в Министерство государственных имуществ с просьбой о посылке в охваченное бунтом село 300 вооруженных солдат. Однако Николай I с отсылкой войск решил повременить. «Нужен отсюда человек, который бы был достаточно ловок, чтобы внушить доверие», – записка с таким текстом, написанная рукой самодержца на французском языке, сохранилась до наших дней. Вскоре «ловкий человек» нашелся, им стал жандармский полковник Витковский, чья миссия поставила крест на переговорах со взбунтовавшимися крестьянами.

По прибытии в Усть-Кулом Витковский первым делом потребовал от крестьян присяги на верность законной власти села и округа, чем сразу же вызвал недовольство оппонентов. Они, в свою очередь, выдвинули свои аргументы, главный из которых – немедленный арест и наказание повинных в незаконном увеличении податей представителей местного начальства. Обменом этими требованиями встреча и завершилась. По прибытии в Усть-Сысольск Витковский рапортовал в Москву, что для усмирения бунтовщиков есть только один выход – прислать сюда войска. Правда, в своем рапорте на имя Бенкендорфа он указал, что излишние сборы с крестьян все же были совершены. Как и крупные хищения, допущенные сельскими старшинами вплоть до окружного начальника. Но это не изменило его решения: прекратить бунт нужно самым решительным, жесточайшим методом.

Карательный отряд из 200 солдат, вооруженный четырьмя пушками, выдвинулся из Вологды 7 марта 1843 года. 29 марта он достиг Деревянска. Первыми в мятежное село вступили четверо священнослужителей, которым вменялось уговорить народ выдать предводителей восстания, а остальным смутьянам безоговорочно сдаться властям. На следующий день весь Усть-Кулом высыпал на берег Вычегды встречать военный отряд. Приехавший с ними губернатор Волховский на следующий день призвал народ прийти к Петро-Павловской церкви на общее раскаяние.

В рапортах воинских чинов осталось зафиксированным, что 110 усть-куломских крестьян, примкнувших к бунтарям, были подвергнуты «легкому полицейскому исправлению». Вот как это «исправление» расшифровывал в своих воспоминаниях уже упоминавшийся житель Усть-Кулома Федор Турьев: «На следующий день в присутствии начальства началась порка розгами. Для порки были привезены четыре воза прутьев. Пороли беспощадно, без счета ударов. В случае если розги ломались, то исполнители экзекуции перевертывали розги другой стороной и били толстым концом. Били так жестоко, что со спины истязуемых сучья и оконечности розг пришлось снимать щипцами».

Восемь руководителей восстания скрылись на лыжах по охотничьим избам. Но после истязаний членов их семей большинство вышли из леса и сдались властям. Дольше всех скрывался Гавриил Попов. Место его пребывания за полуштоф вина выдал властям местный житель Марк Нехорошев. В урочище Вуктыв-ю, находившемся в 19 километрах от Усть-Кулома, была организована облава, в ходе которой руководитель бунта был схвачен.

Около сотни солдат из карательной команды оставались в Усть-Куломе долгих 11 месяцев. Их прокорм лег новыми податными сборами для местных крестьян. Многих жителей Усть-Кулома покрытие «прогонных и кормовых расходов» окончательно разорило, они вынуждены были продать свои дома и покинуть родину. Оставшимся категорически запрещалось собираться на посиделки, ходить в вечерние и ночные часы по улицам. Зато солдаты от безделья могли безнаказанно куролесить, особенно доставалось от их приставаний сельским девушкам.

Суд над главарями восстания состоялся 24 августа 1843 года в Усть-Сысольске. Всех обвиняемых приговорили к ссылке в Сибирь. Но перед этим каждый должен был пройти процедуру «легкого полицейского исправления». Уездный суд постановил, что наказать плетьми обвиняемых должны при городской полиции. Но правительственный Сенат опротестовал это решение, сообщив, что эту меру воздействия необходимо произвести в самом «логове» крестьянского бунта – в селе Усть-Кулом.

30 ноября все восемь осужденных в последний раз побывали в родных местах. Экзекуция вновь происходила на глазах сотен жителей села. Гавриил, Михаил Поповы и Сидор Морохин получили 50 ударов плетьми, а пятеро их сподвижников – Родион, Тихон Поповы, Герасим Сладкоштиев, Василий Кипрушев, Федор Турьев – по 30 ударов. После чего всех заковали в кандалы и отправили в Сибирь.

Из местного же начальства, обвинения которого в присвоении податных средств и в других злоупотреблениях были доказаны специальной комиссией, заслуженного наказания так никто и не понес. Усть-куломские старшины Кипрушев и Мамонтов были полностью оправданы. А некоторые их покровители, упоминавшиеся выше А. Попов и Троицкий, были лишь смещены со своих должностей. Хотя ради справедливости следует заметить, что после Усть-Куломского выступления дела, связанные с откровенными хищениями денег из собранных в сельских обществах, в Коми крае заметно пошли на убыль. Во всяком случае среди архивных материалов их не так много.

В 1927 году исполнилось 85 лет со дня подавления Усть-Куломского восстания. К этой дате уже известный к тому времени коми поэт и драматург Виктор Савин задумал написать историческую пьесу о памятных еще для многих событиях, которую затем и осуществил. Пьеса «Кулöмдiнса бунт» («Усть-Куломское восстание») была поставлена на сцене республиканского театры драмы, она много лет не сходила с театральных афиш. Для сбора материалов В. Савин наведался и в Усть-Кулом. В рукописи своей пьесы, хранящейся в Национальном архиве РК, он по следам своей поездки сделал некоторые уточнения к существующим уже публикациям. К примеру, подчеркнул, что вожаков бунта наказывали розгами не около церкви, а на огороде стоящего по соседству с храмом дома здешнего дьячка.

«Интересно, сохранился ли до наших дней дом дьячка – свидетель драматических событий 170-летней давности?» – этот вопрос и привел меня на набережную реки Вычегды в Усть-Куломе, где до сих пор стоит сельская достопримечательность – Петро-Павловский храм. Церковь, когда-то впечатлявшая всех и своими размерами, и внутренним благолепием, за прошедшие богоборческие годы пришла в запустение. Одна из ее стен сейчас опутана строительными лесами, историческое здание потихоньку восстанавливают. Что же касается окружающего церковь пространства, то оно за более чем полтора столетия сильно изменилось. Здесь уже почти не осталось старых домов, на выходящей от храма центральной улице тянутся бесформенные строения магазинов и складов. Ничего не слышали о происходящих здесь 170 лет назад событиях и те, кого попыталась расспросить на сельских улицах. «Усть-Куломский бунт? А что это такое? Никогда никто не рассказывал» – примерно так отвечали и молодые, и средних лет устькуломцы, спешащие по своим делам по пятачку рядом с храмом.

Оказалось, что об Усть-Куломском бунте мало знают и школьные учителя, ничего об этом нет и в школьном краеведческом музее. Отсутствие материалов о самом громком за весь XIX век в Коми крае историческом событии в его «эпицентре» отчасти объясняется тем, что в Усть-Куломе, можно сказать, не поставлена краеведческая работа. Усть-Кулом – чуть ли не единственный райцентр в республике, где до сих пор не создан районный краеведческий музей, нет здесь в отличие от других крупных сел и краеведов-следопытов. Будь по-другому, Усть-Куломский бунт обязательно нашел бы отражение в каком-нибудь мемориальном знаке, установленном на одной из центральных улиц села.

К сожалению, до сих пор никем не прослежена и дальнейшая судьба руководителей восстания, следы которых теряются где-то в Томской губернии. Как сложилась жизнь остававшихся в этом селе близких Гавриила Попова – жены и сыновей, а также родных его сподвижников? Проживают ли их потомки в Усть-Куломе до сих пор? Какие уроки для них преподали предки, одними из первых в Коми крае возвысившие свой голос за социальную справедливость и равенство всех граждан перед законом? Эти вопросы во время поездки в Усть-Кулом остались без ответа...