В Пучкоме и происходит первая встреча с удорской живописной иконой. Хозяин одного из домов выносит из закутка перешедший жене по наследству образ. Обрамленный в деревянную рамку, нисколько не потускневший от времени, как будто написанный лишь недавно, он насыщен праздничными цветами – золотым, пурпурным, голубым… Торжественные цвета, чистые линии, пышный, гравированный по левкасу орнамент… А одновременно – «разлитые» по живописной глади радость и умиротворение. Настоящий святой образ.

А через день, в соседней деревне Муфтюга, перед глазами предстает уже настоящая иконная галерея. Сельский библиотекарь Валентина Степановна Палева водит от дома к дому, в которых затаилась красота. «Воскресение», «Богородица», «Собор ангела-хранителя»… Знакомые иконописные сюжеты, но как по-своему, просто и красиво, они запечатлены на деревянных досках. Выделяются две группы икон. На первой чувствуется индивидуальный почерк авторов, они же проще по исполнению. Образа второй группы просто роскошные – написаны по фону с сусальным золотом, а края утопают в богатом растительном орнаменте. На одной иконе удается распознать подпись автора. Он «спрятался» под инициалами «ПФ». А уже в Сыктывкаре на иконе, хранящейся в семье потомков староверов-скрытников Коровиных из той же Муфтюги, оставил автограф ее автор Александр Михайлович Яблоков. Люди с такой «фруктовой» фамилией на Удоре никогда не проживали. Значит, иконописец не местный? Но кто он, откуда?

Жители Муфтюги – Коровины, Федоровы, Ильины называют своих предков-скрытников. Деревня небольшая, сюда же в 80-е годы переехали крестьяне из «бесперспективного» Верхозерья, все друг друга хорошо знают, породнились. Перечисляя имена, каждый из собеседников делает оговорку. Звучит она примерно так: «Матушка моя в миру звалась Татьяна, а верное имя ее – Ольга. Батюшку звали Иваном, а вспоминаем Павла». Выясняется, что часть здешних жителей, исповедующих скрытничество, поменяли свои имена, а некоторые и фамилии. Не тогда ли появилась здесь и «фруктовая» фамилия Яблоков? До подтверждения этой догадки еще далеко. А чтобы объяснить появление в среде удорских крестьян этих параллельных миров, в которых один и тот же человек жил под разными именами, придется сделать небольшой экскурс в историю старообрядчества.

Старообрядческое течение в России возникло в результате раскола русской православной церкви в 1653-1656 годах. Основой раскола стала реформа патриарха Никона, предпринявшего исправление святоотеческих книг и церковных обрядов в соответствии с западной традицией. По сведениям историков, подавляющая часть россиян всех сословий, начиная с бояр и заканчивая крестьянами, воспротивилась нововведениям, осуществленным духовной верхушкой. Особое неприятие верующих вызвали привнесение партесного пения вместо знаменных распевов в храмах, отход от древнерусских иконописных традиций, троеперстное знамение вместо двуперстия, поясные поклоны, которыми заменили земные… Религиозный протест перерос в социальный, ознаменовался преследованиями и казнями, растянулся на столетия.

Одним из его последствий стал великий исход: сотни тысяч приверженцев древлего благочестия – русских людей из центра страны – покинули насиженные места, направляясь в глухие окраины, строя скиты и хутора на Севере, в Поморье, Сибири. Самые же отчаянные махнули еще дальше – на берега Балтики, в Австралию, Южную Америку…

С XVIII века одним из центров староверия стал Коми край. Стоит отметить, что старообрядчество изначально было, если так можно выразиться, русской национальной религией, его носителями и проповедниками были исключительно русские люди. Но это правило на нашей территории обернулось исключением. Вслед за жителями Усть-Цилемской и соседних с ней волостей, населенных потомками новгородцев, ярыми сторонниками и ревнителями древлего благочестия, стали «инородцы» – зыряне. В прилузских селах, на Вычегде, Печоре, Удоре тысячи коми крестьян соблюдали древние обряды, молились по старым правилам, переписывали пришедшие в ветхость старопечатные книги. А одновременно приобщались к знаниям, создавая свод уникального рукописного наследия.

И русские, и коми одинаково испытывали гнет всевозможных лишений, притеснений, которым, казалось, нет конца… Но с преследованиями староверы за столетия свыклись, к тому же пострадать за веру по их представлениям считалось искуплением грехов, а значит, делом праведным, достойным. Гораздо труднее им, простым крестьянам, было разобраться с богослужебным уставом, придерживаться правильных канонов. Ведь единого старообрядческого центра в России длительное время не существовало, староверы были рассеяны на огромных расстояниях, зачастую ничего не зная друг о друге, ни с кем не могли посоветоваться, обсудить насущные проблемы.

Результатом такого информационного вакуума стало появление множества старообрядческих групп, толков, согласий. На одной только Удоре, на отрезке реки Вашки в 30 верст между селами Важгорт и Муфтюга, в XIX веке существовало шесть таких толков, приверженцы которых по-своему трактовали те или иные богослужебные каноны. Самыми же непримиримыми, радикальными среди них были представители так называемого страннического согласия, или, как называли их в наших краях, скрытники. Идейным вдохновителем этого крыла старообрядчества в конце XVIII века в России стал беглый солдат, чье учение за полтора века проникло во многие уголки страны, а его последователи создали сильную организацию с жесткой иерархией. Всю Россию они разделили на пять округов (или стран), одному из которых – Каргопольскому, находившемуся в Олонецкой губернии, подчинялись скрытники и из Коми края.

Своеобразный «расцвет» странничества пришелся на начало ХХ столетия. Первая мировая и Гражданская войны, революции утвердили религиозных фанатов во мнении, что в мире воцарился антихрист. И они предприняли все усилия, чтобы не подчиниться ему, тем самым спасти свою душу. Скрытники оставляли свои дома, начиная странствовать по свету или тайно проживая в домах своих односельчан. В это время на Печоре, в населенных пунктах Скаляп и Покча, а также на Удоре, в селах Муфтюга и Верхозерье, и появились специальные убежища – скрытни.

Их обитателей никогда нельзя было видеть на улице в светлое время суток. Если они и появлялись «на людях», то только ночью. Под покровом ночи хоронили своих умерших единоверцев. Отказывались получать от властей зарплату, пенсию. Как, впрочем, и работать на государство. Скрытники не имели паспортов или других документов, удостоверяющих личность. Самым же главным свидетельством их полного отрешения от мира была смена имен и фамилий. Надо ли говорить, что эти люди с первых же лет установления советской власти стали бельмом на глазу, объявлялись ярыми противниками строительства социализма, по их поимке устраивались масштабные облавы, а из схваченных фанатиков мало кто избежал расстрела.

...Снова вернемся в удорскую деревню Муфтюга, в которой до наших дней сохранились десятки превосходных образцов русской иконописи, которые, по утверждению местных жителей, «дело рук скрытников». То, что обитатели скрытен без дела не сидели, теперь уже общеизвестно. В своих тайных квартирах они занимались всевозможным рукоделием, переписыванием старинных книг... Как раз из удорской деревни Верхозерье была родом Стефанида (Ольга) Петровна Коровина, последовательница страннического вероучения, талантливая переписчица и художница. Рукописные фолианты, вышедшие из-под пера этой женщины и хранящиеся сейчас в библиотеке Сыктывкарского университета, поражают изяществом и мастерством, их почти нельзя отличить от печатных. Специалисты по праву причисляют наследие С. Коровиной к лучшим образцам рукописных шедевров.

Как раз исследование бытования и распространения старообрядческих книг на территории Коми и позволило ученому-археографу из Сыктывкарского университета Е. Прокуратовой выявить идейного вождя удорских скрытников, проследить его судьбу, а через это прояснить появление удорских икон. Этого человека, уроженца деревни Муфтюга, звали Павел Филиппович Ильин. Но, как и любой «подпольщик», он имел несколько разных имен. Односельчане называли его Прохором, а подписывался он чаще всего тоже «фруктовой» фамилией – Виноградов.

Можно смело утверждать: другого такого оппозиционера, как Павел Ильин (Прохор Виноградов), на территории Коми края в предреволюционные годы вряд ли можно было сыскать. Радикальные взгляды в крестьянском сыне выработались сызмальства. С 12 лет вместе с отцом Павел ушел странствовать, подвизался в старообрядческих скитах Каргополья, где стал не только начитанным книжником, переписчиком, но и авторитетным наставником, заместителем главы Каргопольского придела истинно православных христиан-скрытников. Несмотря на то что большая часть жизни Павла-Прохора Ильина-Виноградова проходила далеко за пределами родины, он часто наведывался на Удору. Его активная проповедническая деятельность, красноречие, убежденность уже вскоре принесли плоды: в Удорском крае за целыми селами утвердилось мнение как о скрытнических. В Важгортской волости с населением около четырех тысяч человек на стыке веков скрытничество исповедывала едва ли не половина жителей, а другая явно симпатизировала этому учению. Священники Вологодской епархии РПЦ сбились, что называется, с ног, чтобы отбить паству у проповедника-радикала. Пытались вразумлять его, ловили, предпринимали попытки арестовать… Но хулителю официальной церкви и обвинителю властей всегда удавалось скрыться. (Неизвестно, как сложилась бы его судьба после широкомасштабных облав 30-х годов, в результате которых почти все удорские скрытники были брошены в тюрьмы и лагеря, но П. Ильин до этих пор не дожил, умер в 1922 году.)

Каждый раз родные места проповедник покидал в компании земляков, чаще всего молодых людей, которых увозил с собой в каргопольские скиты. Здесь они укреплялись в вере, постигали книжную премудрость, а еще учились иконописи. Одним из их учителей был сам Павел Филиппович Ильин. И пометка «ПФ» (Павел Филиппович) на одной из икон, до сих пор хранящихся в его родной деревне, как оказалось, это его собственноручный автограф. Утверждать же авторство Ильина позволили документы из библиотеки Академии наук (БАН) в Санкт-Петербурге.

Как выяснилось, еще в 1975 году экспедиция БАНа недалеко от города Каргополя, в селе Залесье, на месте бывшего скита скрытников, обнаружила и привезла в Ленинград богатый архив. Среди прочих документов и рукописей здесь было много миниатюр, иконографических сюжетов, разнообразных рабочих материалов иконописцев. Рассматривая библиотечную коллекцию, нельзя было не заметить их сходство с неповторимым орнаментом удорских икон. Самым ценным в БАНовских материалах являлось то, что на многих листах имелись даты, подписи, пояснения, кем выполнен тот или иной рисунок. Так вот, чаще других они были подписаны Прохором Виноградовым – организатором творческого процесса в каргопольской иконописной мастерской.

Последние сомнения в этом отмел еще один источник, обнаруженный все в той же библиотеке Академии наук. В 1960-е годы сюда передал материалы знаток страннического движения в России М. Залесский. Помимо прочего в своих воспоминаниях он остановился и на традициях иконописания среди скрытников. Не желая ни в чем соприкасаться с «погрязшим в грехах миром» и ничего не брать у него, скрытники сами принялись за создание икон, взяв за основу образцы «строгановского письма». Ведь икона для старообрядцев, лишенных церкви и священства, оставалась единственно верным и осязаемым мостиком на пути к спасению, проводником из мира антихриста к Богу. Отсюда и та особая энергия, экспрессия, которую излучают удорские иконы.

В архиве же М. Залесского отыскался и «Список иконописцев-странников», где он назвал шесть имен. Первым в списке значится П. Виноградов. Еще трое богомазов были русские, выходцы из Поморья и Карелии. Затем – «двое зырян»: Иосаф Егорович и Александр Михайлович Виноградов. По поводу последнего М. Залесский сообщал, что это племянник Прохора, «иконописанию обучался рано, писал порядочно и помер в 20 лет в 1911 году».

Какие же настоящие имена и фамилии двух названных удорских иконописцев? Ведь, скорее всего, именно их иконы продолжают украшать божницы в домах жителей удорской деревни Муфтюга. А одновременно вызывать восхищение и трепет у каждого, кому посчастливится увидеть эти иконописные шедевры.

Поскольку в списке М. Залесского у двух иконописцев-зырян были указаны лишь страннические имена, зацепкой в поиске послужили их отчества: только они у этих людей не видоизменялись на протяжении всей жизни. У Прохора Ильина брата по имени Михаил не было, зато на Удоре оставались пять его сестер. Значит, племянник мог быть сыном одной из них. Из расспросов выяснилось, что действительно одна из сестер Прохора Филипповича – Мария выходила замуж в село Чупрово за Михаила Ивановича Козырева, ставшего впоследствии известным на Вашке странноприимцем (в его доме был обустроен тайник-скрытня) и старообрядческим наставником. У Михаила и Марии Козыревых родилось четверо детей – две дочери и два сына. Один, Иван, умер в младенчестве. А второй, Стефан, еще в детстве примкнул к странникам, рано покинул отчий дом, лишь изредка навещал родственников. Уроженка с. Чупрово Людмила Николаевна Муравьева из расспросов односельчан помогла установить его скрытническое имя – Александр. А архивные материалы, обнаруженные в Санкт-Петербурге, позволили утверждать: Стефан Козырев и Александр Виноградов-Яблоков – одно и то же лицо.

В питерском архиве, привезенном туда из Каргополья, множество рисунков как раз и подписаны его инициалами, что говорит не только о продуктивности молодого иконописца, но и его таланте. В ворохе материалов особый интерес представляют листы с рисунками, отражающими процесс обучения зырянского мальчика иконописному мастерству. Тут и лик ангела, и отдельные части его фигуры – лицо, руки, сапожок... И выполненный в условной иконописной манере карандашный рисунок женщины, ребячьих головок... Возможно, так, между делом, мальчик запечатлел на бумаге оставшихся на далекой родине мать и сестер, выразил свою тоску по ним. Ведь за плечами автора этих набросков и эскизов было всего 12 лет.

В 1908 году, незадолго до ухода из жизни, вместе с дядей Александр Яблоков последний раз навестил родину и тогда же, по всей видимости, привез сюда в качестве подарков написанные им иконы. Что же касается причин, почему С. Козырев, так же, как и его дядя П. Ильин, подписывались «фруктовыми» фамилиями, то это пока остается загадкой.

Мирское (светское) имя другого иконописца из зырян-скрытников, которого звали Иосаф Егорович, тоже удалось разгадать. Скорее всего, это Платон Егорович Коровин, сын крестьянина из деревни Верхозерье Е. С. Коровина, все дети которого стали скрытниками. Имя подавшегося в каргопольские скиты человека в 1914 году попадало даже на страницы газеты «Вологодские губернские ведомости»: во время всеобщей мобилизации на Первую мировую войну он не явился на призывной пункт и был объявлен в розыск. В конце 20-х годов П. Коровин вернулся домой, где был арестован, репрессирован и погиб в 1937 году.

Однако, как утверждает в своих воспоминаниях М. Залесский, иконописец Иосаф Егорович умер около 1920-х годов. Возможно, что разметанные революционным вихрем единоверцы после 1917 года не имели точных сведений друг о друге, этим же вызвано разночтение в датах смерти иконописца Иосафа Егоровича.

Центральная мастерская иконописцев-скрытников находилась, скорее всего, в селе Залесье Каргопольского уезда Олонецкой губернии, откуда была налажена доставка икон по всему северу. Хотя некоторые иконы, возможно, писались и на периферии, в частности в скрытнях удорской деревни Верхозерье. Даты на документах, попавших в петербургскую библиотеку Академии наук, позволяют предположить, что иконописная мастерская действовала с 1905 по 1917 год, даже за это короткое время успев стать пусть маленькой, но яркой веточкой на мощном древе традиционной русской иконописи. Ей не суждено было перерасти в значительное явление культуры в силу кратковременного существования. Но то, что в создании этой северной иконописной школы, в ее развитии и расцвете приняли участие коми крестьяне, делает иконопись каргопольских странников исключительным явлением в истории русской художественной и духовной культуры.